Все проходит. И это - тоже... (с) Соломон
Была середина ноября-месяца, и грязные узкие улочки Аутума уже покрывал снег, промозглый и липкий, такой же грязный, как и все в этом городе. Температура воздуха только-только перевалила в минус, но порывы ветра, завывающие в прямых, словно трубы, переходах между домами, делали прогулку по улице практически невыносимой. Ветер забирался под воротники и шапки, обрушивал мокрый снег на головы тех редких жителей города, которым по мере необходимости пришлось оказаться на улице в столь ранний час, когда часовые на центральной башне еще и не думали бить в свои колотушки, провозглашая тем самым наступление шести часов утра. В основном, это были мелкие торговцы, сонные, как большие зеленые мухи, ползающие по грудам скапливающихся в тупиках отбросов; шлюхи, возвращающиеся после бурной ночи с улицы Развлечений по домам, да одинокие, продрогшие до костей стражники, ожидающие своей смены. Еще на улице Всех Богов можно было встретить одинокого жреца или священника, заунывно зазывающего в свой храм редкого прохожего, да на улице Магов начиналось вялое оживление, ибо, как известно, маги и колдуны спят мало, и этот час уже ознаменовывался у них с началом дня. В этот час воры и убийцы уже спали, завершив свою ночную деятельность, а нищие и попрошайки, забившиеся в ночлежки или просто подвальные помещения, еще не просыпались.
Вода в порте Аутума еще не начала покрываться тонкой коркой льда по ночам, но рыба уже отошла подальше от берега, поэтому рыбакам на своих утлых лодочках приходилось заплывать все дальше и дальше, незаметно для себя выгребая из вонючих вод реки в открытое море. Лодочки можно было повстречать либо ближе к двенадцати часам дня, когда рыбаки уплывали на промысел, либо поздно вечером, когда они возвращались со своим скудным уловом. Сейчас же на пирсах, кроме пяти или шести облепленных снегом яхт, принадлежащих высшей аристократии, что правила Аутумом, да пары торговых кораблей, не было ни единого судна.
На подмостках одного из причалов, свесив ноги так, что они почти касались толщи мутной воды, сидел человек и вяло бренчал что-то на своей потемневшей от времени китаре. Он был одет в простую куртку из воловьей кожи, толстые черные штаны, расширяющиеся к голеням и заправленные в полинялые от времени сапоги и длинный коричневый плащ с капюшоном, в который человек зябко кутался. На вид ему можно было дать от двадцати пяти до тридцати лет, а черты лица его, сейчас раскрасневшегося от морозного ветра, особенно злого на пристани, можно было назвать даже привлекательными: прямой точеный нос, светлосерые глаза, задумчиво глядящие вдаль изпод изящный дуг бровей, мягкий изгиб рта. Однако под глазами его набухли мешки от явного недосыпания, слой двухдневной щетины покрывал его подбородок, а спутанные пряди волос, которые казались бы золотистыми, не будь они такими грязными, выбивались из-под капюшона и падали на лоб, создавая впечатление неаккуратности. Периодически переставая бренчать, человек добывал из кармана в куртке небольшую жестяную флягу и прикладывался к ней, после чего в воздухе на некоторое время зависал запах крепкого дешевого алкоголя.
От столба потухшего масляного фонаря, покрытого черной облупившейся краской, отделился силуэт человека, облаченного во все черное. Человек этот неслышно скользнул к сидящему на подмостках и, еле заметно растянув губы и усмешке, прикоснулся затянутой в черную перчатку ладонью к его плечу. Сидящий поперхнулся, уронил флягу и китару и резко подался вперед, чуть не упав в воду. Человек в черной удержал его за плечо и рассмеялся уже открыто.
– Успокойся, Финдел, это все лишь я, – мягким, похожим на кошачье мурлыканье голосом, произнес он. Тот, кого звали Джори Финдел, уличный певец по профессии, редко обернулся и выразительно покрутил пальцем у виска.
– Ты, Грик, видать совсем ополоумел, так пугать! – воскликнул он. – А если бы я и впрямь упал? – Грубо вырвав свое плечо, Финдел нагнулся, поднимая китару и тщательно осматривая ее: не оборвалась ли струна, не отбилось ли чтото у его единственного средства для зарабатывания себе на жизнь.
Натинел Грик, ничуть не смутившись грубой реакцией приятеля, отряхнул руку и присел рядом с Финделом на корточки. Он поднял флягу, оброненную певцом, встряхнул ее и, убедившись, что там еще что-то осталось, пригубил содержимое, после чего скорчил брезгливую мину и закашлялся.
– Хей, приятель, не слишком ли ранний час, чтобы надираться такими помоями? – поинтересовался он, вытирая рот рукавом черной замшевой куртки. – Да я бы не стал пить это дерьмо даже в свой последний час!
– Не твое дело, – буркнул Финдел, забирая у него флягу и вновь к ней прикладываясь. – Хочу – пью, захочу – прыгну в воду и примусь ловить рыб руками, тебето какая разница?
– Не кипятись, – примирительно произнес Натинел, отбирая у Джори флягу. – Вместо того, чтобы глушить эту ослиную мочу, пойдемка лучше в кабак, где можно заказать что-нибудь получше твоего пойла.
– Где ты видел в такой час открытый кабак? – мрачно усмехнулся уличный певец.
– Нигде, – согласился с ним Грик. – Но это, – меж пальцев его правой руки промелькнул золотой кругляш, дабы вновь тут же исчезнуть в одном из многочисленных карманов одежды, – это открывает любые двери, а уж двери в «Приют Элли» – и подавно!
– Где разжился? – подозрительно смотря на приятеля, спросил Финдел.
– Потом, неохота на морозе рассказывать, – уклонился Натинел, помогая другу подняться.
Вместе они являли собой странную пару, две противоположности по внешнему виду своему, характеру и образу жизни. В отличие от светловолосого Финдела, Грик был черноволос, смуглокож, а два черных блестящих глаза его чемто напоминали глаза вороватой птицы, цепкие, хитрые. Глаза Натинела как нельзя правильней соответствовали избранном им профессии; ведь Грик был вором, молодым, но уже подающим большие надежды. Однако, хотя он и был лет на пять моложе уличного певца, черные одеяния его, помогающие сливаться с тенью плохо освещаемых улиц, делали его лицо старше, а часто – и более зловещим, нежели оно было на самом деле. Однако же по характеру Грик был более открыт и дружелюбен, чем Джори, вечно мрачный и постоянно пребывающей в творческой застое.
Здесь, в порту, утренний снег еще не успел превратиться во влажную слякоть, и маслянисто поблескивал рыхлым розоватым светом, отражающемся в ледяных крупинках от редких масляных фонарей. Воздух пах сыростью, мясными пирожками с прогорклым маслом и мятными пастилками, которые жуют уличные девки, чтобы не воняло изо рта. Финдел вздохнул полной грудью, потом посмотрел на флягу, которую все еще держал в руке, поморщился, и вылил остатки ее содержимого прямо на снег. Натинел одобрительно кивнул.
– Почти дошли, – заметил он.
Улица, на которую они свернули, уйдя из порта, называлась улицей Ушедших Лет, и верно: все здесь – и мутные, подернутые ажурной сеточкой паутины окна скособоченных домиков; и проплешины заброшенных парковых аллей с хмурыми, укутанными снегом деревьями; и фонари, горящие здесь удивительным розоватым светом, и озаренные каким-то странным пониманием лица бродяг, высунувшихся из подворотни, – все напоминало Грику те минувшие годы, когда он в первый раз сбежал от вечно пьяной матери и долго бродил по улицам, пока не заблудился. Порой ему казалось тогда, что он оказался в сказке, но еще чаще возникало ощущение, что сказка вовсе не добрая, а даже страшная. Только здесь, на улице Ушедших Лет Натинел ощущал странный покой и умиротворение; добравшись сюда в первый раз, он так и не покидал ее навсегда, очень часто возвращаясь в ставшее родным место, чтобы отдохнуть от гнетущего напряжения, постоянно преследовавшего любого из жителей Аутума, будь он честный человек или же преступник.
Джори не разделял любви своего друга к улице Ушедших Лет, которую сам уличный певец шутливо называл улицей Стариков. Место Финдела было в тех шумных кварталах, где круглые сутки слух терзает разноладная музыка, где разгулье и смех перемежаются с восторженными воплями и сладкими стонами, где вино льется рекой, и возбужденные им горожане щедро отсыпают золото тому, кто сумеет ублажить их задорной песенкой. Своим домом Джори считал улицу Развлечений. Но сейчас, когда дешевое вино билось в голове с вызывающей тошноту занудной болью, Финдел был совсем не прочь посетить «Приют Элли» – излюбленное местечко Натинела.
«Приют Элли» – это старое, когда-то окрашенное темно-синим, но теперь изрядно выцветшее здание. Посторонний человек, проходя мимо этого кабака, скорее всего не заглянул бы внутрь, опасаясь, что ветхая крыша упадет ему на голову. Однако впечатление это было обманчиво, ибо за ветхими бревнами таилась крепкая каменная кладка, а заброшенность кабака играла лишь декоративную роль. Если бы посторонний человек пригляделся как следует, он бы заметил, что дорожка на подступе к главному входу чисто выметена и посыпана темнорыжим песком, чтобы посетители кабака не оскальзывались, в перекошенные окна вставлены крепкие чистые стекла, да и сама дверь, которую сверху украшает деревянная вывеска с названием кабака, вовсе не такая старая, как кажется с первого взгляда.
Грик придержал тяжелую дверь «Приюта Элли», пропуская Финдела вперед. Войдя, певец зажмурился от ударившего в глаза неожиданно яркого света, а чуть пообвыкнув, принялся живо оглядываться. Кабак практически не изменился с того времени, как Джори бывал здесь последний раз: те же обитые светлым деревом стены, те же тяжелые низкие столики с масляными светильниками в центре, тот же мерно потрескивающий пламенем огромный камин, возле которого сгорбившийся старик что-то живо рассказывал развесившим уши юнцам… разве что выбор вин на полках за барной стойкой стал чуть побольше, да розовощекая, вечно румяная толстуха Старая Элли, хозяйка кабака, стала выглядеть чуть-чуть старше.
– Натинел, сынок! – воскликнула она, торопясь к друзьям и вытирая на ходу руки о засаленный передник и улыбаясь во весь рот, выставляя напоказ несколько золотых зубов. – Где ж ты пропадал-то? Столько времени тебя не видела…
– Всего лишь пару месяцев, Элли, – весело подмигнул ей Грик. – Никак, ты уже соскучилась по моим проделкам?
– Упаси тебя все боги с улицы Богов! – отшатнулась Элли, шутливо осеняя себя кругообразным знамением Боффа, бога всех трактирщиков. – Мне хватило того, что ты натворил тут в прошлый раз!
– А что он натворил? – вмешался Финдел, недовольный тем, что на него не обращают внимания.
– Ну после того, как он ворвался сюда, таща на хвосте пару стражников… Постой, а ты кто такой? – осеклась кабатчица, пристально разглядывая опухшее лицо Джори своими блеклыми подслеповатыми глазами. – Ох не Финдел-певец ли сюда пожаловал?
– Он самый, – ухмыльнулся Натинел, пихая приятеля в бок. – Я подобрал его в порту, где он пил дешевое вино, смотря в холодную воду.
– Значит, замерз, да и голова, верно болит, – профессионально отметила Старая Элли. – Знаю я, что поможет от этого… Нука садитесь оба за стол, сейчас я крикну подавальщицу принести вам кое-чего съестного.
– Ты как всегда добра, Элли! – рассмеялся Грик и, чмокнув старуху в щеку, незаметно для остальных посетителей кабака засунул ей в карман фартука пару золотых монет.
– А ты как всегда щедр, прохвост! – блеснула зубами кабатчица, спеша обратно за стойку.
Вода в порте Аутума еще не начала покрываться тонкой коркой льда по ночам, но рыба уже отошла подальше от берега, поэтому рыбакам на своих утлых лодочках приходилось заплывать все дальше и дальше, незаметно для себя выгребая из вонючих вод реки в открытое море. Лодочки можно было повстречать либо ближе к двенадцати часам дня, когда рыбаки уплывали на промысел, либо поздно вечером, когда они возвращались со своим скудным уловом. Сейчас же на пирсах, кроме пяти или шести облепленных снегом яхт, принадлежащих высшей аристократии, что правила Аутумом, да пары торговых кораблей, не было ни единого судна.
На подмостках одного из причалов, свесив ноги так, что они почти касались толщи мутной воды, сидел человек и вяло бренчал что-то на своей потемневшей от времени китаре. Он был одет в простую куртку из воловьей кожи, толстые черные штаны, расширяющиеся к голеням и заправленные в полинялые от времени сапоги и длинный коричневый плащ с капюшоном, в который человек зябко кутался. На вид ему можно было дать от двадцати пяти до тридцати лет, а черты лица его, сейчас раскрасневшегося от морозного ветра, особенно злого на пристани, можно было назвать даже привлекательными: прямой точеный нос, светлосерые глаза, задумчиво глядящие вдаль изпод изящный дуг бровей, мягкий изгиб рта. Однако под глазами его набухли мешки от явного недосыпания, слой двухдневной щетины покрывал его подбородок, а спутанные пряди волос, которые казались бы золотистыми, не будь они такими грязными, выбивались из-под капюшона и падали на лоб, создавая впечатление неаккуратности. Периодически переставая бренчать, человек добывал из кармана в куртке небольшую жестяную флягу и прикладывался к ней, после чего в воздухе на некоторое время зависал запах крепкого дешевого алкоголя.
От столба потухшего масляного фонаря, покрытого черной облупившейся краской, отделился силуэт человека, облаченного во все черное. Человек этот неслышно скользнул к сидящему на подмостках и, еле заметно растянув губы и усмешке, прикоснулся затянутой в черную перчатку ладонью к его плечу. Сидящий поперхнулся, уронил флягу и китару и резко подался вперед, чуть не упав в воду. Человек в черной удержал его за плечо и рассмеялся уже открыто.
– Успокойся, Финдел, это все лишь я, – мягким, похожим на кошачье мурлыканье голосом, произнес он. Тот, кого звали Джори Финдел, уличный певец по профессии, редко обернулся и выразительно покрутил пальцем у виска.
– Ты, Грик, видать совсем ополоумел, так пугать! – воскликнул он. – А если бы я и впрямь упал? – Грубо вырвав свое плечо, Финдел нагнулся, поднимая китару и тщательно осматривая ее: не оборвалась ли струна, не отбилось ли чтото у его единственного средства для зарабатывания себе на жизнь.
Натинел Грик, ничуть не смутившись грубой реакцией приятеля, отряхнул руку и присел рядом с Финделом на корточки. Он поднял флягу, оброненную певцом, встряхнул ее и, убедившись, что там еще что-то осталось, пригубил содержимое, после чего скорчил брезгливую мину и закашлялся.
– Хей, приятель, не слишком ли ранний час, чтобы надираться такими помоями? – поинтересовался он, вытирая рот рукавом черной замшевой куртки. – Да я бы не стал пить это дерьмо даже в свой последний час!
– Не твое дело, – буркнул Финдел, забирая у него флягу и вновь к ней прикладываясь. – Хочу – пью, захочу – прыгну в воду и примусь ловить рыб руками, тебето какая разница?
– Не кипятись, – примирительно произнес Натинел, отбирая у Джори флягу. – Вместо того, чтобы глушить эту ослиную мочу, пойдемка лучше в кабак, где можно заказать что-нибудь получше твоего пойла.
– Где ты видел в такой час открытый кабак? – мрачно усмехнулся уличный певец.
– Нигде, – согласился с ним Грик. – Но это, – меж пальцев его правой руки промелькнул золотой кругляш, дабы вновь тут же исчезнуть в одном из многочисленных карманов одежды, – это открывает любые двери, а уж двери в «Приют Элли» – и подавно!
– Где разжился? – подозрительно смотря на приятеля, спросил Финдел.
– Потом, неохота на морозе рассказывать, – уклонился Натинел, помогая другу подняться.
Вместе они являли собой странную пару, две противоположности по внешнему виду своему, характеру и образу жизни. В отличие от светловолосого Финдела, Грик был черноволос, смуглокож, а два черных блестящих глаза его чемто напоминали глаза вороватой птицы, цепкие, хитрые. Глаза Натинела как нельзя правильней соответствовали избранном им профессии; ведь Грик был вором, молодым, но уже подающим большие надежды. Однако, хотя он и был лет на пять моложе уличного певца, черные одеяния его, помогающие сливаться с тенью плохо освещаемых улиц, делали его лицо старше, а часто – и более зловещим, нежели оно было на самом деле. Однако же по характеру Грик был более открыт и дружелюбен, чем Джори, вечно мрачный и постоянно пребывающей в творческой застое.
Здесь, в порту, утренний снег еще не успел превратиться во влажную слякоть, и маслянисто поблескивал рыхлым розоватым светом, отражающемся в ледяных крупинках от редких масляных фонарей. Воздух пах сыростью, мясными пирожками с прогорклым маслом и мятными пастилками, которые жуют уличные девки, чтобы не воняло изо рта. Финдел вздохнул полной грудью, потом посмотрел на флягу, которую все еще держал в руке, поморщился, и вылил остатки ее содержимого прямо на снег. Натинел одобрительно кивнул.
– Почти дошли, – заметил он.
Улица, на которую они свернули, уйдя из порта, называлась улицей Ушедших Лет, и верно: все здесь – и мутные, подернутые ажурной сеточкой паутины окна скособоченных домиков; и проплешины заброшенных парковых аллей с хмурыми, укутанными снегом деревьями; и фонари, горящие здесь удивительным розоватым светом, и озаренные каким-то странным пониманием лица бродяг, высунувшихся из подворотни, – все напоминало Грику те минувшие годы, когда он в первый раз сбежал от вечно пьяной матери и долго бродил по улицам, пока не заблудился. Порой ему казалось тогда, что он оказался в сказке, но еще чаще возникало ощущение, что сказка вовсе не добрая, а даже страшная. Только здесь, на улице Ушедших Лет Натинел ощущал странный покой и умиротворение; добравшись сюда в первый раз, он так и не покидал ее навсегда, очень часто возвращаясь в ставшее родным место, чтобы отдохнуть от гнетущего напряжения, постоянно преследовавшего любого из жителей Аутума, будь он честный человек или же преступник.
Джори не разделял любви своего друга к улице Ушедших Лет, которую сам уличный певец шутливо называл улицей Стариков. Место Финдела было в тех шумных кварталах, где круглые сутки слух терзает разноладная музыка, где разгулье и смех перемежаются с восторженными воплями и сладкими стонами, где вино льется рекой, и возбужденные им горожане щедро отсыпают золото тому, кто сумеет ублажить их задорной песенкой. Своим домом Джори считал улицу Развлечений. Но сейчас, когда дешевое вино билось в голове с вызывающей тошноту занудной болью, Финдел был совсем не прочь посетить «Приют Элли» – излюбленное местечко Натинела.
«Приют Элли» – это старое, когда-то окрашенное темно-синим, но теперь изрядно выцветшее здание. Посторонний человек, проходя мимо этого кабака, скорее всего не заглянул бы внутрь, опасаясь, что ветхая крыша упадет ему на голову. Однако впечатление это было обманчиво, ибо за ветхими бревнами таилась крепкая каменная кладка, а заброшенность кабака играла лишь декоративную роль. Если бы посторонний человек пригляделся как следует, он бы заметил, что дорожка на подступе к главному входу чисто выметена и посыпана темнорыжим песком, чтобы посетители кабака не оскальзывались, в перекошенные окна вставлены крепкие чистые стекла, да и сама дверь, которую сверху украшает деревянная вывеска с названием кабака, вовсе не такая старая, как кажется с первого взгляда.
Грик придержал тяжелую дверь «Приюта Элли», пропуская Финдела вперед. Войдя, певец зажмурился от ударившего в глаза неожиданно яркого света, а чуть пообвыкнув, принялся живо оглядываться. Кабак практически не изменился с того времени, как Джори бывал здесь последний раз: те же обитые светлым деревом стены, те же тяжелые низкие столики с масляными светильниками в центре, тот же мерно потрескивающий пламенем огромный камин, возле которого сгорбившийся старик что-то живо рассказывал развесившим уши юнцам… разве что выбор вин на полках за барной стойкой стал чуть побольше, да розовощекая, вечно румяная толстуха Старая Элли, хозяйка кабака, стала выглядеть чуть-чуть старше.
– Натинел, сынок! – воскликнула она, торопясь к друзьям и вытирая на ходу руки о засаленный передник и улыбаясь во весь рот, выставляя напоказ несколько золотых зубов. – Где ж ты пропадал-то? Столько времени тебя не видела…
– Всего лишь пару месяцев, Элли, – весело подмигнул ей Грик. – Никак, ты уже соскучилась по моим проделкам?
– Упаси тебя все боги с улицы Богов! – отшатнулась Элли, шутливо осеняя себя кругообразным знамением Боффа, бога всех трактирщиков. – Мне хватило того, что ты натворил тут в прошлый раз!
– А что он натворил? – вмешался Финдел, недовольный тем, что на него не обращают внимания.
– Ну после того, как он ворвался сюда, таща на хвосте пару стражников… Постой, а ты кто такой? – осеклась кабатчица, пристально разглядывая опухшее лицо Джори своими блеклыми подслеповатыми глазами. – Ох не Финдел-певец ли сюда пожаловал?
– Он самый, – ухмыльнулся Натинел, пихая приятеля в бок. – Я подобрал его в порту, где он пил дешевое вино, смотря в холодную воду.
– Значит, замерз, да и голова, верно болит, – профессионально отметила Старая Элли. – Знаю я, что поможет от этого… Нука садитесь оба за стол, сейчас я крикну подавальщицу принести вам кое-чего съестного.
– Ты как всегда добра, Элли! – рассмеялся Грик и, чмокнув старуху в щеку, незаметно для остальных посетителей кабака засунул ей в карман фартука пару золотых монет.
– А ты как всегда щедр, прохвост! – блеснула зубами кабатчица, спеша обратно за стойку.
-
-
25.11.2003 в 20:50-
-
25.11.2003 в 20:59-
-
25.11.2003 в 21:03Я просто спросила)))
Слушай, а в рассказе у тебя будет Мудила Страшный? Ой, то есть Страшила Мудрый)))))))
-
-
25.11.2003 в 21:12Как тебе продолжение Аутума-то?)
-
-
25.11.2003 в 21:17я тебе, кстати, рассказывала, что именно с таким Го...Дровосеком я ехала в поезде?)))
Мне нравится.
Интересно, как это все будет развиваться далее)
-
-
25.11.2003 в 21:25